Мы с Suulen подумали и решили, что словеска по миру Лавлеса, которая живет с нами уже много-много лет, нравится нам настолько, чтобы показать ее миру
Будем публиковать текст на фикбуке и дублировать в дайри.
Из ворнингов - реалии мира корректировались под нас, ПОВ, как полагается словеске, прыгает.

Perfect. Система Безупречных. 1.Perfect. Система Безупречных. 1.

Пустота, лишь мнимо кажущаяся пустотой.

Сумрак, куполом ложащийся на землю: взгляд тонет в нем, не видя пределов, но пространство ограничено бесплотной гранью. Разряды молний, сверкающими росчерками пробегающие по его стенам, кажутся трещинами, и мнится – вот-вот разлетится мириадом осколков незримая стена, и хлынет свет в прорехи. Но купол крепок, Лике знает это, потому что Система питается его силами, живет его чарами, а крепче их не найти. Рокот поля гудит на пределе слышимости и почти заглушает голос Учителя: он всегда говорит тихо, так, что все замолкают, едва он произносит слово.

- Это только программа, Безупречный, помни, что она имитирует явь, но не является полной копией ее. Бот принимает твои чары всецело, все, что отдашь, и остановится, когда они достигнут предела, за которым усталость превратится во вред для организма. Не пытайся взломать ограничитель, - в тоне слышится смех, и Лике, вместо того, чтобы покаянно опустить глаза, лишь вздергивает нос: не получилось в этот раз, получится в следующий. Учитель продолжает, словно не замечая эмоции на лице Жертвы, - помни, что в загрузке системы Бойцом твоя сила может не быть принята столь же беспрекословно, помни, что в реальном бою искусственных блоков не будет и контролировать свое состояние ты должен будешь сам, не допустив истощения и потери контроля.

Лике слушает двумя ушами мастера, а еще двумя – систему. Ему нравится, как она звучит, а еще он знает – система Безупречных будет звучать иначе и выглядеть по-другому, пусть он пока не представляет, как.

В ровный электрический гул и голос вплетается незнакомый звук. Лике вертит головой, пытаясь найти его источник, но источника словно нет, а звук становится громче, бьется хрустальными молоточками, и наконец разбивает вдребезги сумрачную сферу, и в зажмуренные глаза бьет ослепительный свет…

…будильник, разрывающийся звуками ксилофона, Лике нащупал с третьей попытки, с четвертой выключил. Не доверяя желанию досмотреть сон, сразу принял вертикальное положение и, едва открыв глаза, зажмурился от льющегося в окна не по-осеннему яркого солнца. Видеть во сне Школу в первый же день после каникул – к добру ли? Распушив хвост и по-кошачьи потянувшись, проследовал на кухню, где долго медитировал на турку, пока не стало ясно, что взглядом ее вскипятить не получится, а значит стоит зажечь огонь. Собирался долго и вылетел из дома в последнюю минуту до того, как шанс попасть в первый учебный день в Академию вовремя стал совсем уж призрачным.

Осень чудилась в ветре, в паутинках, летящих в прохладном утреннем воздухе, но словно лишь краем крыла коснулась города и до поры оставила его лету. Открытые веранды кафе еще не разобрали, и полосатые зонтики над стульями украшали улицы ярким разноцветьем, а невысокие сосны, которых в сквере было много больше лиственных деревьев, не собирались менять зеленую тень на золотую ни сейчас, ни после.

К остановке Лике подошел одновременно с автобусом и выдохнул, шагая в переполненный салон, где людей было в полтора раза больше, чем автобус мог вместить. С неудовольствием подумал о том, что ехать не так уж долго, но пешком идти часа полтора, и если после занятий прогуляться еще можно, то вставать утром на час раньше он не будет, даже если всерьез поставит себе такой план.

В рюкзаке что-то затрещало, прижатое дамой с высокой прической. Лике переместил рюкзак на грудь и выставил перед ним острый локоть, защищая кисточки и карандаши от пассажиров, а пассажиров – от содержимого готовальни, которое по звуку могло покинуть футляр.

Бывают пустые мгновения. Тогда я не нахожу себе места, как будто упали шлюзы, и привычное течение реки времени, что проходит сквозь, исчезает, мелеет, делается едва различимым. Тогда я просто жду, но вслед за водой, бывает, перекрывается кислород, и тогда остаётся только надеяться, что успеют вовремя. До сих пор всегда успевали. Я не знаю, что будет, если не дождусь.

Но обычно наоборот - наэлектризованное пространство, маятник, привычный, нормальный фон. Можно жить и дышать, действовать, можно хотеть. 
И бывает третье - когда близко то, что я называю радиацией, оно заставляет внимательно смотреть и слушать, настроить все каналы восприятия, собраться и ловить каждым вздохом мгновения жизни... И никогда я не знаю заранее, где меня накроет.

В детстве - в парках и скверах по ночам, на заброшенных стройках и пустых детских площадках. Позже недалеко от ЛЭП, железнодорожных путей, магистралей автотрасс - заводили места, где часто проносится, проезжает, пролетает мимо поток ветра вслед за железными чудовищами, заряжая пространство направленной силой. Теперь - почти везде. Например, здесь, в толпе людей, в автобусе, следующем в академию искусств. Может, потому что я хочу туда побыстрее попасть? Или от скорости под ногами... Или…

Кто-то рядом. Раньше в голову не приходило, что это может быть связано с кем-то, а не с чем-то.

Ощутив очередной тычок под ребра, Лике страдальчески поморщился: размер личного пространства в переполненном транспорте сжимался до радиуса, равного дюйму. Он поискал взглядом поручень: за ним, над колесом, часто было свободно, но сейчас место оккупировала пара школьниц, занятых просмотром яркого журнала. 

На остановке в автобус вошли еще люди, хотя вместить кого-то еще он мог только вторым слоем. Человеческая масса оттеснила Лике ближе к окну. Вдруг стало возможным вздохнуть: он удивленно оглянулся - за ним по-прежнему клубились сумки, бока и спины, но с другой стороны концентрация людей как будто уменьшалась. Взгляд зацепил сначала книгу с французским названием, после край белой рубашки, открывающий предплечье, ладонь, держащую книгу - со следом алой краски на запястье. Второй рукой читающий, или скорее отрешенно смотрящий в книгу студент Академии (кто же еще?) легко касался поручня, словно для проформы, без труда сам удерживая равновесие. Автобус потряхивало на поворотах, но он стоял абсолютно неподвижно, и ассиметричные пряди черно-белых волос не шевелились, когда транспорт проезжал лежачий полицейский. Пассажиры от него как будто отступали. 

Остаток пути Лике провел, уйдя в свои мысли, пользуясь возникшей передышкой. Он не разглядывал соседа, но застыл взглядом где-то в районе его виска, где белая линия на черном очертанием походила на молнию, или перо. 

Очнулся, когда механический голос объявил остановку Академии. Осознав невозможность за десяток секунд миновать толпу и выйти, приготовился уже к тому, что придется ехать до следующей, возвращаться и опоздать.

Отвечать на взгляд не обязательно, но не чувствовать невозможно. Разные бывают взгляды - холодные и оценивающие, скользящие равнодушно по предметам, но задерживающиеся на моем лице, иногда кажется, что смотрящего разбудили, и он таращится на меня, очнувшись, иногда что-то хотят. И тогда я стараюсь сам деконцентрироваться, чтобы не заметили. Часто помогает. Теперь - не то. Весеннее и солнечное, без тяжести и цели, легкое и заинтересованное - французский знает что ли? Я Вийона не люблю - понял, прочитав томик почти до середины - как обычно, пролистываю стихи, не вчитываясь первый раз, ловлю позывные. Есть ли слова, от которых захочется замереть и прочитать страницу внимательнее? Если нет - к чему тратить внимание. Пока ехали, я не нашел ни одного стиха, что зацепил бы, поэтому и не концентрировался. Но и глаз не поднимал - вдруг все-таки мелькнет. Но когда подъехали к остановке, осознал, что надо бы ускориться…

...Вот эти тонкие силовые линии. Не спрашивай, почему я иногда делаю то, что делаю, а думаю потом. Хватаю за руку и выдергиваю потому что почувствовал его рывок к выходу и вот это, ненавистное мне, когда опускают руки без борьбы - спору нет, я понимаю его, и не каждая мелкая ситуация требует напряжения, не все вокруг война, подумаешь проехал бы остановку - но я не выношу этого "ну ладно, что поделать". На нижней ступени дергаю нелюбезно, но эффективно, слышу недовольный ропот потревоженных, что закупорили дверь, ловлю потерявшего равновесие рыжего паренька и на инерции делаю с ним полкруга, ставлю на планету. Автобус давно уехал. И мне пора двигать к факультету. Интересно, не ошибся ли я? Вдруг ему надо было ехать дальше?

Дислокация сменилась стремительно, словно посредством телепорта. Люди, толчея, закрывающиеся двери - и тут же рывок и внезапная свобода: небо, ветер, мостовая под ногами. Надежная дорога после автобусной качки показалась шаткой, и Лике повело бы, если бы не поддержавшая рука, давшая возможность обрести опору. Поддержала - и отпустила, на сетчатке глаза отпечатался все тот же алый след, пару мгновений еще плывущий перед глазами и исчезающий медленно, медленнее, чем исчезла чужая ладонь. 

Направленные прикосновения и даже попытки их вызывали инстинктивную неприязнь, давка в общественных местах воспринималась несравнимо спокойнее, но не тогда, когда задевали неслучайно. Лике пробрало ознобом, а может дело было в осенней свежести после автобусного теплого нутра. Шерсть на хвосте встала дыбом, уши - торчком. Едва мир замедлил кружение, он поднял голову - и не сказал то, что готовился, вообще ничего не сказал: где-то внутри открылся предохранительный клапан и весь пар взбудораженного сознания принялся выходить наружу. Опустив вниз ершик хвоста, он наконец сказал задумчиво стоящему напротив юноше:

- Мм... спасибо?

Часы на фонарном столбе пробили девять и начало первого занятия. Лике взвыл про себя и с места рванул в ворота Академии ко входу, через плечо уже утвердительно крикнув "большое!".
 
Опаздывать ненавижу так же сильно, как и "даладно". Приехал впритык, и нет мне оправданий. Поплетусь следом - вон как поднажал хвостатый, молодец. Значит, наш. Да, может я его и видел, а может нет. Чтоб я помнил вообще. Да что я вообще помню, кроме своих глюков. Что за первая пара-то сегодня...
 
Куратор курса рассказывала об организационных моментах, о расписании и преподавателях, о том, какие материалы приносить на композицию в четверг. Сводила на экскурсию в подвальный магазинчик с холстами, красками и кисточками (вход только по пропускам Академии), снова вернула в класс, зачем-то начала говорить о судьбе выпускников.

Лике заскучал, достал под партой планшет. Набросал голубя, сидящего за окном, тополиную ветку, глаз, смотрящий не на зрителя, а в угол экрана, рваную челку, падающую на глаз, белые пряди в челке, книгу, поднятую до уровня глаз и закрывающую лицо. Куратор посмотрела в упор, но не с упреком, а доброжелательно. Лике перестал прятать планшет и рисовал уже в открытую.

После собрания сходили в столовую и разобрали там все пирожки. Лике наблюдал, как студенты старших курсов заливают кипятком чай в термокружках: половина в фартуках с пятнами масла, четверть в халатах со следами глины. Дождавшись, когда юные художники закончат обед, куратор - беловолосая дева Юки с кудряшками на ушах - повела их по мастерским. Первый учебный день был формальностью только для первокурсников, прочие занимались так, словно и не покидали на лето стен Академии. 

В скульптурной мастерской Лике наконец заметил нового знакомого (точнее незнакомого). Он мешал глину в большом чане с тем же отрешенным выражением лица, с которым читал до этого книгу. Халат не надел, и белая рубашка оставалась магически-чистой, хотя на скуле подсыхал голубоватая глиняная полоса. Лике попытался по каркасу угадать, что он будет лепить, но причудливая конструкция могла оказаться как основой для головы, так и для миниатюрной фигуры, и он решил зайти через пару дней, чтобы увидеть результат. Их повели дальше, в гипсовый зал, там рассказали о часах академического рисунка. Лике стоял за спинами однокурсников и набрасывал в плашете ладони, держащие комок глины, косточку на запястье, алый след.
 
На скульптуре странно и магнетично течет время. Оно измеряется количеством тепла, перетекшим в глину. Когда остывают руки, первый слой защиты яви растворяется, и исчезают мысли о реальности. Когда холод дотягивается до горла и лица, исчезают чувства и выражение вместе с ними. Потом холод течет ниже, достигает сердца, и только тогда я понимаю, что устал - по слабости и головокружению. Обычно не довожу до этого - оставляю работу чуть раньше и иду к крану, чтобы подержать ладони под горячей водой. Проживаю, осознаю, что замёрз, и возвращаюсь в себя, а до этого где был? Я же все замечаю и вижу - как рядом ходят и говорят, ловлю сквозь внутреннюю мелодию обрывки разговоров, могу улыбнуться долетевшему слову или поймать взгляд - и все же я не здесь. Расплавленная стена едва отделяет меня от другого пространства, иногда оно вообще растекается вокруг и открывается - так было, когда заглянул мелкий, с младших курсов - я заметил его. Но именно в этот миг словно турбина завелась в голове, и я не понял, почему. Но мне показалось, что это он принес с собой это ощущение. Может ли так быть? Надо подумать.

Что я делаю после занятий живописью или скульптурой? Чаще всего продолжаю то же самое после медленной прогулки дальними улицами - рисую или доделываю какой-то свой проект, это почти традиция. Да нет, традиции - ерунда. Просто мне нравится отдавать вечерние часы тому, что всегда со мной - чувствам прошедшего дня, погружению в другие пространства и тому, чему не учат в Академии. Но мне и не надо этому учиться. Силовые линии света, расчерчивающие грозовое небо - не молнии, а паутина никому не видимых кроме меня электрических проводов, вспышки огней в ночи, фигуры темные на светлом и все же черные на черном - силуэты скользящие, стремительные - и птицы, птицы. Часто в моих рисунках ветер и крылья, это замечают даже преподаватели, но они не видят того, вижу я, потому что это мой мир, а у них свои миры. Некоторые из педагогов погружены в здесь настолько, что ценят больше форму, чем смысл, и я учусь у них этому. Другие свободнее, но и разбросаннее меня, и у них много своего и очень много дара - я учусь у них несерьезности и умению сказать "да" любому действию ради процесса. Результат, который важен мне, для них вторичен. А мне часто кажется, что я не художник, а солдат в армии, только выполняю не приказы командира, а подчиняюсь своему внутреннему вектору, который не дает мне остановиться на полдороге и ждет от меня доклада о выполнении и не успокаивается, пока я не говорю - завершено, я больше не могу. Я редко "больше не могу", чаще "хочу еще". Поэтому наверное хорошо быть мной. Но чего-то не хватает.

Сегодня я рано вернулся домой. Обычно дверь не запираю, просто притыкаю плотнее, чтобы сквозняк ночью не открыл. Но у меня есть замок, и иногда я все же пользуюсь им - признак легкой мизантропии один поворот, сильной - два. Если три поворота, значит, на следующий день я не хочу выходить из дома вообще. Смешно, потому что в любой момент могу передумать. Потом стою некоторое время спиной к двери, словно за мной гнались, и пережидаю сердцебиение. Выгоняю мысли о людях, их слова и свои ответы, забываю поступки, которым был свидетелем в течение дня. Потому что хочу остаться по-настоящему один, иначе в медитацию так или иначе пролезет явь, а вслед за тем и в работу. Мысли уже привыкли, что я не проношу их в дом, оставляю у порога - они высыпаются у двери, и когда в голове становится пусто, я раздеваюсь и прохожу к раковине. Вода смывает прилипшее, чайная церемония настраивает на медитацию. Как будто я луковица, многослойный ком из взглядов, оценок, долга, вины и правил. Остаться одному значит быть собой. Только так можно рассчитывать, что откликнется иная явь, ради которой я учусь быть художником. 

Впрочем, кого я хочу провести - тому, что я буду делать сегодня, никто меня не учил и не научит делать лучше.