perfect by nature
Perfect. Система Безупречных. 3.Perfect. Система Безупречных. 3.
Неро невозмутимо красил большое пространство доски, выравнивая тон. Он хотел брашинг на необработанной древесине, полупрозрачный маяк и свет от маяка, в точности такой, как был однажды в видении. Этот странный свет, пронизывающий руки. Не для корабля, а только для него одного - того, кто видит и чувствует. Ему казалось, что это возможно, особенно пока рисуешь. Не был уверен, что ощущение сохранится, когда доска будет готова, но знал наверняка - погружаясь в состояние, когда изображение проявляется само, можно говорить с иной реальностью, слышать отклик и чувствовать потоки силы оттуда. И он не понимал, как можно иначе, хотя его сокурсники говорили словно на другом языке. Он давно перестал с ними общаться на темы отличные от цен на растворитель и тонкости технологии.
Закатное солнце золотило оконные рамы и делало цвета теплее. По покатой крыше, являющейся потолком мансарды, прозвучал цокот когтей: в окно заглянула ворона и осталась сидеть на наличнике. В распахнутую форточку тихо доносилась музыка уличного скрипача: он играл иногда на перекрестке улиц, на одной из которых жил Неро.
Лике, возвращающийся домой от станции кружным путем, чтобы прогуляться, на звуки скрипки приманился как мышь на дудочку крысолова. Стоял и слушал, потом сел прямо на бордюр, вместо планшета достал из рюкзака блокнот и следующие пятнадцать минут набрасывал скрипку, ее человека, музыку, сплетающую вокруг него силовые узоры, почти зримые. Положил рисунок в футляр - скрипач прищурился, разглядывая, и одобрительно улыбнулся Лике, не прерывая игры.
Музыка провожала Лике до самого побережья, пока ее не заглушил рокот волн: несмотря на безветренный вечер залив всегда штормило. Там он долго бродил между больших валунов, порой нагибаясь и поднимая вынесенные прибоем отполированные зеленые стекла, камни, цветные когда мокрые, и становящиеся серыми, высохнув.
***
На следующий день в Академии Неро было особенно одиноко, что разумеется, вызывало у него состояние близкое к блаженству. Никто не хотел разговоров о глупостях, траты слов в пустоту и бесконечного потока стимулирующих действий, фраз и эмоций. Последнее он особенно не любил, поэтому многие его сторонились, хотя и ценили умение говорить по существу и отвечать на вопросы предметно. Ему не надоедало повторять - он умел делать это без раздражения, дружелюбно и интересно - тогда и проявлялось то, что к нему все же притягивало, но далеко не всех. Только тех, кто может без почесывания за ушами и шеи под хвостом.
Рыжий знакомый мелькал порой среди лиц - загорался огонек и исподволь притягивал внимание. Неро не стремился знакомиться, но с удивлением понимал, что этот, вот конкретно этот ушастый ему интересен. Ограничивался тем, что говорил себе: "мир хорош потому, что в нем есть такие солнечные вихры".
Лике, не без некоторого скандала отстоявший право наброски рисовать на планшете в фотошопе, а не карандашом по бумаге, на живописи проиграл: лично ему преподаватель принес холст размера А1 и сказал, что в цифре позволит работать только в таком же формате. К маслу Лике относился нормально, но без нежности, которую питал к возможностям цифрового рисунка, и все-таки пришлось смириться. Преподаватель же подсластил пилюлю, послушав пожеланий первокурсника и собрав для него натюрморт приятнее, чем тыквы в корзине: нашел в лаборантской средневекового вида медный прибор, несколько старых книг с пожелтевшими торцами, явно бутафорский кинжал. Лике проворчал, что аутентичные материалы требуют аутентичной натуры, преподаватель тайком улыбнулся в усы, и они остались вполне довольны знакомством.
Маслом Лике в первые же полчаса покрылся начиная от джинсов, заканчивая хвостом. Джинсы в ярких пятнах ему понравились даже больше, чем без них, и он решил, что повторит роспись акрилом, а хвост было жалко. Отмывая его в раковине уайт-спиритом, предвкушал, что высохнет он мочалкой, но если оставить масло до вечера, то засохшее пришлось бы состригать. Вспомнился незнакомый знакомый, работающий с глиной в чистой рубашке и с чистым хвостом, точнее без него… удобно должно быть – ни в свежепокрашенный холст им не влезть, ни в глину.
Обернулся, расслышав за спиной чем-то привлекший голос. Скульптор (стоило только вспомнить!) разговаривал в коридоре с ровесницей, видимо однокурсницей. Ровные интонации заворожили модуляциями, Лике не стал вслушиваться в беседу, но звуки задержались в памяти и остались на повторе, когда он уже ушел далеко по коридору и не мог их слышать.
А Неро как раз разговорился о композиции с понимающим человеком и получил от беседы удовольствие - ему нравились рисунки девушки, имени которой он по своему обыкновению не помнил и смущался от этого. Они обсуждали соотношение завершенности и недосказанности в скульптуре и графике - Неро был сторонником проработки деталей, но его влекла и тайна легкости, с которой коллега выявляла форму и расставляла акценты, не доводя до полной проявленности даже законченные работы. Ему особенно импонировало то, что она это делала сознательно и осмысленно, а не отговаривалась ленью, отсутствием времени, свойством характера и другими причинами, не относящимися к искусству.
Краем глаза он заметил, как плещется в раковине рыжий хвост, посочувствовал, усмехнувшись, но комментировать не стал.
Преподаватели Академии опекали первый курс все до одного, даже те, кто занятий у младших не вел, заходил смотреть на работы в процессе во время уроков. В случае явных ошибок в рисунке задавали вопросы и словно невзначай наводили на то, как нужно исправить. Лике эту доброжелательность воспринимал как должное, кто-то смущался. Ему же было понятно – в них видят податливый материал, в который можно вложить свой опыт, инструменты, которые мастер настроит под себя. Уже сейчас, проходя по коридорам, можно было заметить общий почерк у работ групп под руководством одного учителя. Потеря индивидуальности Лике не пугала (это еще постараться надо, чтобы чей-то стиль перенять!), а положительное отношение он считал полезным.
Старшим же внимания уделялось меньше. Были те, кому пророчили славу после выпуска, но звездные работы Лике не впечатляли. Остальные же давно прикрепились к какой-либо кафедре и там их таланты воспринимались как само собой разумеющееся.
Лике зашел на кафедру скульптуры проверить, закончил ли незнакомый знакомый то, что начал на первое сентября. Работу не нашел, зато нашел преподавателя скульпторы – он поливал цветы на подоконнике у кабинета. Спрашивать Лике почему-то не стал, молча стоял какое-то время и смотрел, как хрустальные нити воды из лейки льются на землю, а зеленые листики на гибких стеблях качаются, словно благодаря того, кто дает им воду, а на деле же наверняка из-за сквозняка из форточки.
«Кто же летом о них заботится?» - размышлял по пути на следующий класс.
Преподаватель не знал, что старший ученик тоже иногда смотрит, как он поливает цветы, поэтому думал так громко, что и Неро думал о том же - стеклянная скульптура, застывшая в материале вода, низачем, арт-объект. Из железного основания, что не заржавеет от стеклянного всплеска, вырастают брызги и разлетаются по сторонам - ловец света, чтобы как живое, застывшее в естественных формах стихии.
Неро невозмутимо красил большое пространство доски, выравнивая тон. Он хотел брашинг на необработанной древесине, полупрозрачный маяк и свет от маяка, в точности такой, как был однажды в видении. Этот странный свет, пронизывающий руки. Не для корабля, а только для него одного - того, кто видит и чувствует. Ему казалось, что это возможно, особенно пока рисуешь. Не был уверен, что ощущение сохранится, когда доска будет готова, но знал наверняка - погружаясь в состояние, когда изображение проявляется само, можно говорить с иной реальностью, слышать отклик и чувствовать потоки силы оттуда. И он не понимал, как можно иначе, хотя его сокурсники говорили словно на другом языке. Он давно перестал с ними общаться на темы отличные от цен на растворитель и тонкости технологии.
Закатное солнце золотило оконные рамы и делало цвета теплее. По покатой крыше, являющейся потолком мансарды, прозвучал цокот когтей: в окно заглянула ворона и осталась сидеть на наличнике. В распахнутую форточку тихо доносилась музыка уличного скрипача: он играл иногда на перекрестке улиц, на одной из которых жил Неро.
Лике, возвращающийся домой от станции кружным путем, чтобы прогуляться, на звуки скрипки приманился как мышь на дудочку крысолова. Стоял и слушал, потом сел прямо на бордюр, вместо планшета достал из рюкзака блокнот и следующие пятнадцать минут набрасывал скрипку, ее человека, музыку, сплетающую вокруг него силовые узоры, почти зримые. Положил рисунок в футляр - скрипач прищурился, разглядывая, и одобрительно улыбнулся Лике, не прерывая игры.
Музыка провожала Лике до самого побережья, пока ее не заглушил рокот волн: несмотря на безветренный вечер залив всегда штормило. Там он долго бродил между больших валунов, порой нагибаясь и поднимая вынесенные прибоем отполированные зеленые стекла, камни, цветные когда мокрые, и становящиеся серыми, высохнув.
***
На следующий день в Академии Неро было особенно одиноко, что разумеется, вызывало у него состояние близкое к блаженству. Никто не хотел разговоров о глупостях, траты слов в пустоту и бесконечного потока стимулирующих действий, фраз и эмоций. Последнее он особенно не любил, поэтому многие его сторонились, хотя и ценили умение говорить по существу и отвечать на вопросы предметно. Ему не надоедало повторять - он умел делать это без раздражения, дружелюбно и интересно - тогда и проявлялось то, что к нему все же притягивало, но далеко не всех. Только тех, кто может без почесывания за ушами и шеи под хвостом.
Рыжий знакомый мелькал порой среди лиц - загорался огонек и исподволь притягивал внимание. Неро не стремился знакомиться, но с удивлением понимал, что этот, вот конкретно этот ушастый ему интересен. Ограничивался тем, что говорил себе: "мир хорош потому, что в нем есть такие солнечные вихры".
Лике, не без некоторого скандала отстоявший право наброски рисовать на планшете в фотошопе, а не карандашом по бумаге, на живописи проиграл: лично ему преподаватель принес холст размера А1 и сказал, что в цифре позволит работать только в таком же формате. К маслу Лике относился нормально, но без нежности, которую питал к возможностям цифрового рисунка, и все-таки пришлось смириться. Преподаватель же подсластил пилюлю, послушав пожеланий первокурсника и собрав для него натюрморт приятнее, чем тыквы в корзине: нашел в лаборантской средневекового вида медный прибор, несколько старых книг с пожелтевшими торцами, явно бутафорский кинжал. Лике проворчал, что аутентичные материалы требуют аутентичной натуры, преподаватель тайком улыбнулся в усы, и они остались вполне довольны знакомством.
Маслом Лике в первые же полчаса покрылся начиная от джинсов, заканчивая хвостом. Джинсы в ярких пятнах ему понравились даже больше, чем без них, и он решил, что повторит роспись акрилом, а хвост было жалко. Отмывая его в раковине уайт-спиритом, предвкушал, что высохнет он мочалкой, но если оставить масло до вечера, то засохшее пришлось бы состригать. Вспомнился незнакомый знакомый, работающий с глиной в чистой рубашке и с чистым хвостом, точнее без него… удобно должно быть – ни в свежепокрашенный холст им не влезть, ни в глину.
Обернулся, расслышав за спиной чем-то привлекший голос. Скульптор (стоило только вспомнить!) разговаривал в коридоре с ровесницей, видимо однокурсницей. Ровные интонации заворожили модуляциями, Лике не стал вслушиваться в беседу, но звуки задержались в памяти и остались на повторе, когда он уже ушел далеко по коридору и не мог их слышать.
А Неро как раз разговорился о композиции с понимающим человеком и получил от беседы удовольствие - ему нравились рисунки девушки, имени которой он по своему обыкновению не помнил и смущался от этого. Они обсуждали соотношение завершенности и недосказанности в скульптуре и графике - Неро был сторонником проработки деталей, но его влекла и тайна легкости, с которой коллега выявляла форму и расставляла акценты, не доводя до полной проявленности даже законченные работы. Ему особенно импонировало то, что она это делала сознательно и осмысленно, а не отговаривалась ленью, отсутствием времени, свойством характера и другими причинами, не относящимися к искусству.
Краем глаза он заметил, как плещется в раковине рыжий хвост, посочувствовал, усмехнувшись, но комментировать не стал.
Преподаватели Академии опекали первый курс все до одного, даже те, кто занятий у младших не вел, заходил смотреть на работы в процессе во время уроков. В случае явных ошибок в рисунке задавали вопросы и словно невзначай наводили на то, как нужно исправить. Лике эту доброжелательность воспринимал как должное, кто-то смущался. Ему же было понятно – в них видят податливый материал, в который можно вложить свой опыт, инструменты, которые мастер настроит под себя. Уже сейчас, проходя по коридорам, можно было заметить общий почерк у работ групп под руководством одного учителя. Потеря индивидуальности Лике не пугала (это еще постараться надо, чтобы чей-то стиль перенять!), а положительное отношение он считал полезным.
Старшим же внимания уделялось меньше. Были те, кому пророчили славу после выпуска, но звездные работы Лике не впечатляли. Остальные же давно прикрепились к какой-либо кафедре и там их таланты воспринимались как само собой разумеющееся.
Лике зашел на кафедру скульптуры проверить, закончил ли незнакомый знакомый то, что начал на первое сентября. Работу не нашел, зато нашел преподавателя скульпторы – он поливал цветы на подоконнике у кабинета. Спрашивать Лике почему-то не стал, молча стоял какое-то время и смотрел, как хрустальные нити воды из лейки льются на землю, а зеленые листики на гибких стеблях качаются, словно благодаря того, кто дает им воду, а на деле же наверняка из-за сквозняка из форточки.
«Кто же летом о них заботится?» - размышлял по пути на следующий класс.
Преподаватель не знал, что старший ученик тоже иногда смотрит, как он поливает цветы, поэтому думал так громко, что и Неро думал о том же - стеклянная скульптура, застывшая в материале вода, низачем, арт-объект. Из железного основания, что не заржавеет от стеклянного всплеска, вырастают брызги и разлетаются по сторонам - ловец света, чтобы как живое, застывшее в естественных формах стихии.